Картонная пуля - Страница 16

— Это кто?

— Пень! Это ж генерал! Который против евреев.

— Сам ты пень! Это Березовский против евреев. А Макашов за евреев.

— Как это Березовский против евреев, если он сам еврей?

— О, брат, это тонкая политика! Вот слушайте, опять сочинил. Им друг — лишь только волк тамбовский. Плита надгробная — венец. Но каждый третий — Березовский. Рокфеллер — на худой конец.

— Слава, блин, ты гений!

— Талант! Ты бы не пил больше, а то талант пропьешь.

— Ну, один-то можно пропить.

Тем временем подоспела добавка. Я чуть-чуть обождал, давая возможность бугаю в шапке вновь проявить себя во всей красе. Но, видно, бугаю надоели бесперспективные наезды на скромного интеллигента, а может, он не успел сообразить, потому что дверь в кафе внезапно распахнулась, и на пороге образовались три фигуры, экипированные по последней голливудской моде — в черные джинсы, черные тужурки, черные же вязаные шапочки с прорезями и главное — вооруженные автоматами. Одному из этих исчадий киноискусства следовало бы сантиметров на десять подрезать руки, если он не хотел, чтобы его везде узнавали даже с шапочкой вместо лица.

Недооценил я Баринова. Думал, человек переживает над мольбертом, а он собрал бригаду и бросился вдогонку за незнакомым обидчиком.

Первая же пуля грохнула по тарелке со злосчастной сайрой.

Брызги ухи еще не успели осесть на стенах и лицах посетителей, а я уже катился по полу под столик к двум подружкам, выдергивая из кармана «Беретту». Все присутствующие девки, завизжав, тоже повалились на пол, зато мужская часть публики на своих местах застыла, как холодец. Я не самый большой на свете поклонник женских талантов, но надо отдать должное, иногда женщины соображают быстрее. Я чуть не носом угодил в чьи-то капроновые коленки.

Трижды я нажал на спуск, никуда особенно не целясь и думая лишь о том, как не зацепить мирных жителей.

Натолкнувшись на ответный огонь, трое черных произвели рекогносцировку, двое отпрянули в прихожую, а один, гимнастически изогнувшись, прыгнул за барную стойку. Я выстрелил вслед. На полке, уставленной кухонной утварью и бутылками, взорвалась банка не то с мукой, не то с крахмалом. Над потолком повисло пушистое облако.

Делать здесь было больше нечего, жалко только, что с ухой так получилось. Оттолкнувшись от чужих коленок, я сделал два гигантских шага, запрыгнул на стол так, что из-под башмаков в разные стороны брызнули салаты и соусы, и спиной вперед катапультировался в окно.

Последнее, что я успел с удовлетворением заметить, покидая борт «Титаника», это жидкое картофельное пюре, стекающее с толстых щек здоровяка, испортившего мой ужин.

Приземлившись на четвереньки, я подхватил выпавший пистолет и, огибая угол, побежал к своему самовару. Из дверей кафе высунулся было автоматчик, но я загнал его обратно двумя выстрелами. Последнюю пулю из обоймы я выпустил по «Титанику», выдергивая подсос. Если бы люди в черном выскочили сразу, то мой рыдван из чуда техники моментально превратился бы во вместительный пятиместный гроб на одну персону. Но они появились, только услышав визг покрышек.

Вслед застучали автоматы, кабина наполнилась звоном и грохотом, заднее стекло превратилось в паутину, тут же развалившуюся на куски. Обветшавшую обшивку сверху распороли два или три заряда, будто Фредди Крюгер полоснул бритвами, которые у него растут на месте ногтей. Ни живой ни мертвый, спрятавшись за спинку сиденья, я удерживал руль посередине осиного роя. В любой момент любая глупая оса могла найти для себя лучшее применение, чем портить внешний вид машины. Но, к счастью, дорога ухнула вниз.

От толчка ни с того ни с сего включился приемник, настроенный на радио «Лотос». Когда говорят автоматы, скрипка молчит, но как только автоматы выдыхаются, начинается Субраманиам. Лет сто не слышал этот концерт, где Субраманиам играет с Граппелли… Оказавшись под защитой косогора, я чуть осмелел и приподнял голову.

Барнаульская трасса не засыпает ни днем, ни ночью. Навстречу ползут два желтых пятна света, и впереди, удаляясь, идет тачка — метрах в двухстах. Горизонт подсвечивают редкие огоньки Искитима.

Поменяв обойму, я стал осторожно притапливать педаль газа, ожидая любой пакости от первенца автомобилестроения, только что продравшегося сквозь свинцовый град. Движок держался, но скорость не росла. Времена, когда монстр мог побеждать в гонках, миновали лет пятнадцать назад.

Тем временем позади занимался рассвет. В час ночи.

Карл Брюллов. Последний день Помпеи. С пригорка, с Везувия, значит, стекает огненная река. И не просто стекает, а мчится со скоростью двести километров в час. И даже самому быстроногому помпейцу слабо от нее убежать.

Только не думайте, что я что-нибудь понимаю в живописи. Лет десять назад эта картинка висела на дверце шкафа у знакомой девушки, и когда… В общем, постоянно маячила перед глазами, и я все удивлялся: до чего они упитанные, древние люди! А раньше я думал, что до тысяча девятьсот семнадцатого года все люди ходили худыми, и только эра социализма открыла перед ними возможность прибавлять в весе.

С пригорка позади со скоростью двести километров в час накатывалась волна электрического света, за которой угадывались смутные очертания чего-то большого и серого. Судя по скорости и размерам, за мной гнался не иначе, как грузовой «мерс», король автострады. Он по мне прокатится и не заметит.

По краям дороги лежали белые поля. Куда бежать? До Искитима минут пять. Перед въездом — автозаправка и пост ГИБДД.