Картонная пуля - Страница 18

…Возле входа на стадион «Спартак» устроена аллея новосибирцев — олимпийских чемпионов в виде живописных портретов. Спринтер Виктор Маркин, по жизни симпатичный интеллигентный парень, кстати, кандидат наук, висит в виде кривенько улыбающегося дауна, мастера биатлона Сергея Булыгина снабдили носом, какому позавидовал бы сам Буратино… Понятно, что Александра Карелина даже самый откровенный подхалим не осмелится назвать писаным красавцем, зато он чертовски сильный и умный, у него много денег, его уважает мафия, однако анонимный живописец напрочь лишил его перечисленных достоинств, выпукло оттенив лишь лицевые кости.

Прогуливаясь вдоль аллеи, я всякий раз задаюсь вопросом: кто он, бессмертный автор, герой первой пятилетки капитализма? Почему-то мне кажется, что это обязательно какой-нибудь заслуженный художник, или член союза, или лауреат, и в свое время за этот заказ он срубил много бабок. Товарищ срубил, и после этого олимпийское движение в Новосибирске встало. Кому, спрашивается, захочется потеть, чтобы тебя потом за весь твой терпеж изобразили в таком виде?..

К чему это я об олимпийском движении? Ах да, навеяла пациентка, сошедшая с кресла и повернувшаяся ко мне передом, а к креслу задом. А если не заглядывать в лицо, то все нормально — вот удивительно!

Девушка ушла, и Хальзов взялся за мою голову. Я бы и сам разбинтовался, но мы договорились вечером вместе сходить в одно место, к тому же зря, что ли, он шесть лет учился?

В бинте я выглядел, как водолаз, но и без бинта лучше не стало. Медсестру, готовившую операционное поле, меньше всего заботила эстетическая сторона вопроса. Хотя, думаю, и Видал Сассун, и Жак Дессанж бессильно опустили бы руки перед таким клиентом, как я. Прошлой ночью я дергался от боли, а голову сначала ощипывали механической машинкой, похожей на ту, которой в кино стригли кудри солдата Ивана Бровкина, потом в нескольких местах прошлись бритвой… А теперь еще Хальзов не пожалел зеленки на закровившие рубцы.

— Как же теперь в свете появляться? — призадумался я, разглядывая свою образину в зеркале. — Надолго это?

— Нитка шелковая. Дня через три-четыре можно будет снять. Может, раньше — на тебе ж всегда, как на собаке…

Как я уже упомянул, к Хальзову меня привела не только голова, и даже не столько голова…

…Нынче ночью я не стал дожидаться, пока возле подорванного моста появится милиция, пешком ушел в Искитим и добрался до Новосибирска на площадке грузового вагона. Опять от меня сбежала последняя электричка, а тут как раз перед семафором притормозил загулявший в ночи порожняк.

В Новосибирске первым делом я связался по телефону с Котянычем.

— Знаешь, сколько времени? — заворчал тот спросонья.

— Я тебе затем и звоню, чтобы время узнать. У меня часы сломались. И не только часы. «Вольво», которую Треухин ссудил, тоже сломалась и восстановлению не подлежит. Короче, я с ней в одну историю попал.;. Нехорошую… Можешь ее с утра в розыск поставить?

— То есть заявить об угоне, чтобы ты не фигурировал?

— Совершенно верно. Все равно же придут спрашивать.

— А что я скажу, почему сразу не заявил?

— Костя, ну, ты же умный человек, ну придумай что-нибудь. Скажешь, что у вас этих машин, как грязи, за всеми не уследишь.

— Ладно, придумаю что-нибудь. С какого времени?

— Со вчерашнего дня. Например, с вечера.

— Ладно. Что стряслось-то?

— Потом расскажу… Завтра с Треухиным можно встретиться?

— Есть новости?

— Не то, чтобы… Просто поговорить надо.

— Не получится. В командировку улетел на несколько дней. О чем поговорить-то?

О засаде в квартире Терехина. Не вы ли, дескать, Геннадий Степанович, на меня навели и с какой целью?.. Мотива у него не проглядывает никакого. А какой мотив у Терехина?

На остаток ночи меня приютил Серега Самаковский, приятель еще со времен Леонида Борисовича Соколова, моего скоропостижно убитого тестя.

Проснувшись в полдень, первым делом связался с давним милицейским другом Владимиром Антуанычем Михальцовым и попросил навести справки относительно некоего Анатолия Ширяева, человека с нелегким воркутинским прошлым и сомнительным настоящим.

— Меня не только он сам интересует, но главным образом его связи, — дополнил я.

…Карманный телефон Терехина сторожил автомат, женским голосом твердивший в ответ: «Абонент временно недоступен». Зато Хальзов сообщил по телефону, что у Терехина сегодня тусняк в «Сибири» по случаю годовщины их конторы, то бишь Центра политических технологий, и он, Хальзов, туда зван.

Теперь я вспомнил, что про годовщину расслабившийся Терехин, действительно, обмолвился несколько дней назад в соевой столовой. Обмолвился и, наверное, пожалел, потому что мы, конечно, не могли спокойно пройти мимо такого замечательного факта, как банкет в интуристовском отеле.

— Вы там со скуки помрете. Люди соберутся малопьющие… — попытался отмазаться Терехин.

— А женщины?

— Что женщины?

— Женщины будут?

— О, друзья! Женщины буду?. Но! Женщины в политике — это особый разговор. Женщина-политик напоминает мне морскую свинку: и не свинка, и не морская.

…Короче говоря, Хальзову Терехин про банкет напомнил, а мне не удосужился. Друг называется! Из-за каких-то паршивых тапочек! С другой стороны, друзей на день рождения не зовут, они сами приходят.

Мы с Хальзовым уже собирались выходить, когда вдруг вернулась давешняя страшненькая пациентка в черных колготках. Стоматолог расплылся в радушной улыбке, кивнул и неожиданно сказал: