Картонная пуля - Страница 120

120

— Скорее всего послезавтра, — сказал я, помедлив. — Сердчишко восстановится.

Если Валентина Филипповна долго и упорно улавливала меня в свою сеть, то теперь должна локти кусать от того, что попалась не акула, а каша-размазня. Сердце у него разболелось!..

— Во сколько?

— Знаешь, пока не будем загадывать. Послезавтра и все. В первой половине дня.

— А где весь вечер был? Я звонила…

…Вечером я ходил в… театр, но Валентине Филипповне знать об этом совсем не обязательно… Давали «Жизнь и смерть Рэдрика Шухарта» по мотивам «Пикника на обочине». Когда-то давно я «Пикник» читал, в восторг, правда, не пришел. Но сюжет запомнился…

По сцене почти в полной темноте ходили мертвяки и мигали красными фонариками…

После спектакля вместе с Филимоновым мы выпили мою бутылку водки в его уборной. После первой же рюмки я сказал:

— Ты просил, чтобы я предупредил, когда окончательно соберусь грабить банк. Вот и предупреждаю. Хочешь пойти со мной?

Он растерялся:

— Ты серьезно?

— Еще как.

— Когда?

— Завтра.

— Завтра!?

— А чего тянуть? Жизнь все хуже, смерть все ближе.

— Это так, — согласился Филимонов.

— Слышал, что Явлинский по телевизору говорил? Что в сентябре начнется полный и окончательный развал экономики, а доллар скакнет до двадцати пяти рублей. Может, и больше.

— Врешь. Когда говорил?

— Не помню. Вчера или позавчера… Да ты где живешь? Сам, что ли, не видишь? Тебе когда зарплату последний раз давали?

Явлинский для Филимонова — главный политический авторитет. Во время выборов президента, когда в финале остались Ельцин с Зюгановым, артист в своем бюллетене упрямо проставил Явлинского, чем, конечно же, помог коммунистам. Демократы так говорили: каждый испорченный бюллетень — капля на мельницу Зюганова.

— Вообще-то, конечно, — признал Филимонов, — но насчет бакса… Что-то тут не так. Ну восемь будет, ну девять…

— Хоть восемь, хоть девять. Тебе-то что. У тебя их все равно никогда не было. И откуда им взяться? Впереди старость. Представь, как в вонючей больнице из-под тебя, морщась, будут вытаскивать судно. А ты будешь лежать одинокий и небритый. Надо бежать пока не поздно. Из страны. От вшивой старости.

— Да что ты мне рисуешь картины. Я ж не отказываюсь. Только расскажи все в деталях.

Филимонов — все равно что мой младший брат. Донашивает одежду, жену донашивал. Все время дышит в затылок. Я был уверен, что он и сейчас не отстанет. Побоится отстать. Да он заснуть не сможет, если будет знать, что я украл кучу денег и трачу их на лазурном берегу, а он тут как дурак.

Я ему рассказал почти все. Пообещал двадцать процентов. Детально объяснил, что стрелять буду только в крайнем случае, если тамошний охранник окончательно взбесится, и его не напугает вид наставленной пули. И добавил:

— А чего их жалеть? Они же все — скоты! У них бычьи шеи и свинячьи щеки, а лапы с нестриженными ногтями похожи на клешни рака. А свои щеки они наедают на наши деньги, которые воруют. Тебе их жалко? Лично тебе жалко убитого бандита?

— Такого свинячего бандита мне совсем не жаль, — согласился Филимонов. — Но сам я стрелять не согласен.

25

Это было отличное теплое утро, переходящее в жаркий полдень. По улицам по своим загадочным делам шли загорелые девушки. До полного развала экономики великой империи оставалось полтора месяца. На соседнем сиденье трясся позеленевший за ночь неудавшийся артист детского театра Сергей Юрьевич Филимонов — будто его вымачивали в уксусе. Нет, скорее всего всю ночь завещание писал, а может, — стихи…

А с утра он додумался приклеить себе искусственные усики и густые черные брови и теперь был похож одновременно на Брежнева и Гитлера…

Сам я спал сном ребенка, хотя и проснулся по-стариковски рано — в половине шестого. Постоял под теплым душем и перед зеркалом. С серебряной поверхности меня разглядывал еще не окончательно состарившийся мужчина. А над дряблым животом еще не поздно поработать — тренажеры, заплывы в океане, кроссы между пальмами…

Главное, что я не находил в себе страха. Ни внизу его не было, ни вверху. Разве что легкое приятное волнение, как перед экзаменом, зазубренным на отлично. Теперь так будет всегда. Теперь каждый раз солнце будет всходить вместе с радостью.

— Что-то подташнивает, — пожаловался артист.

— Может, водка вчера несвежая была? — пошутил я. — Слушай, а ты потом без меня не поддавал ли еще?..

— Н-нет…

— Не переживай, скоро пройдет. Скоро все пройдет. Может, тебе минералки выпить?

— Хорошо бы…

— …Пива, — добавил я, притормаживая у киоска.

Нестерпимо долго Филимонов отпивал минералку мелкими судорожными глотками. Меня жажда не мучила, но чтобы скорее прикончить бутылку, я тоже отпил со стакан. Не дожидаясь, пока артист снова заноет, я с преувеличенной решительностью скомандовал:

— И больше никакой воды! Там дел на пятнадцать минут, и хоть всю жизнь воду пей.

Метров за пятьдесят до кафе «Лебедь», на прежнем месте томилась знакомая «Волга» с тонированными стеклами. Хоть вчера я сказал Клепиковой насчет послезавтра, они с мужиком вновь предпочли перестраховаться… Меня присутствие машины ничуть не взволновало, ведь такой расклад я с самого начата предусматривал. Для чего, собственно, и понадобился лучший друг.

Я проехал мимо «Волги», мимо кафе, пересек Каменскую и припарковался перед супермаркетом, развернутым не так чтобы давно в здании хореографического училища. Балета в России становится все меньше, консервированных оливок все больше. Торжествует историческая справедливость: нас все время учили, что русский балет сводит с ума всю заграницу, а теперь выясняется, что все-таки оливки «катят» лучше, особенно под водку. Впрочем, под водку «катит» все, даже «Дон Кихот» Минкуса.

120